Детский пьяница поэт

Олег Григорьев, один из «проклятых» русских поэтов (1943-1992).

Его стихи я знал с детства, хотя принято рассуждать о том, как Григорьева к читателю не пускали. Да, за годы советской власти Григорьеву удалось издать всего три детских книжки, но существовал журнал «Веселые картинки» с миллионным тиражом. Вот в «Веселых картинках» и появилась «книжка» Григорьева (картинки складывались по нумерации, а потом сшивались), над которой ухахатывались мои мама с папой, да и я тоже.
Особенно нравилось это:

— Яму копал?
— Копал.
— В яму упал?
— Упал.
— В яме сидишь?
— Сижу.
— Лестницу ждешь?
— Жду.
— Яма сыра?
— Сыра.
— Как голова?
— Цела.
— Значит живой?
— Живой.
— Ну, я пошел домой!

На самом деле, как я сейчас понимаю, ничего веселого в стихотворении этом не было. Поэт реально сидел в яме, а проходившие мимо надушенные делатели «литературных карьер», показывали на местную достопримечательность пальцем.
Как же поэт божьей милостью оказался на дне социальной лестницы? И, главное, почему не хотел оттуда вылезать?

Олег Григорьев родился в эвакуации. Вернувшийся с фронта отец запил так сильно, что мать с двумя детьми убежала от него в Ленинград.
До поэзии Григорьев увлекался рисованием. Учился в школе при институте Репина в одном классе с Михаилом Шемякиным.
По словам Григорьева он «не отстоял себя как живописца». Еще бы… Живопись требовала ежедневного труда, а Григорьев по складу своему был человек летучий, богемный, к изматывающей рутине не способный. Стихи же не стоили ему больших трудов. Основная часть наследия Григорьева производит впечатление мгновенного озарения четверостишием. Он мог сочинять экспромтом, и даже если случалось экспромт забыть, не беда, наутро напоминали, те, кто его слышал.
Как забыть классическое?

Я спросил электрика Петрова:
— Для чего ты намотал на шею провод?
Ничего Петров не отвечает,
Только тихо ботами качает.

Или:

Девочка красивая
В кустах лежит нагой.
Другой бы изнасиловал,
А я лишь пнул ногой.

Совершенно понятно, что стихотворениям такого рода вряд ли бы нашлось место в «Дне поэзии» или журнале «Юность». Наследник обэриутов Григорьев шокировал чернушной эстетикой. У него был шанс отсидеться в резервации детской литературы, где пребывали творческие соратники типа Генриха Сапгира и Виктора Голявкина. Там позволялось больше формальных, хулиганских экспериментов.

Тем паче, Григорьев вовсе не думал взрослеть. В поведении его поражал инфантилизм.
Михаил Яснов вспоминал:

«Друзья юности Олега Григорьева рассказывают, что он не хотел взрослеть. Был он невысок, моложав, тонкой кости и долгое время говорил, что ему семнадцать лет».

В общем, как писал Григорьев:

Пусть совсем не будет взрослых.
А одни лишь только дети.
А не то от этих взрослых
Очень тесно жить на свете.

Первая книжка Олега Григорьева «Чудаки» в 1971 сквозь цензурные рогатки прошла. 

И тут же автор ее загремел за решетку. Книга была ни при чем. Григорьеву, так же как Бродскому, пришили тунеядство. Дали два года принудительных работ на строительстве комбината в Вологодской области.
Он писал оттуда другу:

«Долблю ломом заледеневшую землю и копаю яму 4×4 метра с глубиной в два метра. По лому бьем молотом, и отлетевшие куски выкидываем наверх. Работа каторжная, но легче, чем писать стихи, и платят значительно больше».

Когда Григорьев освободился, выяснилось, что никто его в издательствах не ждет. Более того, его стихи оказались радикально «грязными» и для западных славистов. То есть, диссидентский путь поэту тоже был заказан. Оставался путь юродивого, глушащего отчаяние водкой. Путь Венички Ерофеева, Аркадия Кутилова…
Жизнь явно летела под откос.
Навестившая Григорьева журналистка Марина Колдобская вспоминала:

«В углу на матрасе ворочался кто-то непонятный. Бомжацкого вида мужик возился со сломанным телеком (через неделю исчез и телек). В квартире не было ничего — мебели, стульев, посуды. Сидели на полу. «Все пропил!» — бодро сообщил хозяин».

Вторую книгу «Витамин роста» Григорьев проталкивал десять лет. С ее выходом можно было претендовать на членство в Союзе Писателей и больше не думать об официальном трудоустройстве.

Но по выходе «Витамина роста» разразился жуткий скандал, спровоцированный патриархом советской детской поэзии Сергеем Михалковым. Редакторов, позволивших книжке выйти, уволили. «Комсомольская правда» разразилась фельетоном. Защищающая Григорьева Агния Барто получила во время схватки с Михалковым инфаркт. Ни о каком Союзе Писателей и речи быть не могло.

Честно говоря, я руководство Союза Писателей понимаю. Я и Михалкова понять могу. Стихи — стихами, но слишком уж Олег Григорьев в быту чудесатил.
Что Григорьев далеко зашел и на нормальную стезю вернуться не сможет, засвидетельствовала открывшая ему все двери перестройка. На творчество Григорьева обратили внимание «Митьки», взявшиеся его огульно иллюстрировать. В 1989 вышла третья детская книга. Стихи Григорьева ждали в толстых журналах.
А он чуть опять не сел по хулиганке схватившись с участковым милиционером.
В слове перед судебным заседанием Григорьев сказал:

«Я прошу рассматривать мое дело и судить меня не как поэта, а как простого рабочего, каким я и был всю жизнь».

Стоял 1989 год и за Григорьева вступилась либеральная общественность. Он получил 2 года условно.

Это его не образумило, конечно. Слишком долгая жизнь в подполье дала себя знать загубленным здоровьем.
Григорьев умер, года не дожив до полувека.
А сейчас книги его издаются и переиздаются.

Закончить хочется любимым моим его четверостишием:

Стремился я к людям навстречу.
Вижу – бегут они стадом.
И вот эта теплая встреча
Для меня обернулась адом.